В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян

нет. Несчастье с неба не падает, оно рождается от человеческой глупости.

Отец покачал головой, глубоко вздохнул.

— Кто много думает, тот мало говорит, — сказал он. — Я, к несчастью, много времени имел для долгих раздумий. И если бы не было этого, может я такое расстояние не преодолел бы.

Сын услышал позади себя шаги матери. Он повернулся к ней, и, встретив ее печальный взгляд, сразу поднялся с места.

— Нужно идти в школу, наверное, все собрались, ждут тебя, — сказала мать, не глядя в сторону сына. — Иди попрощайся с друзьями.

Сын удивленно посмотрел на мать. Он ведь утром ходил в школу, и мать знала об этом. Но потом он понял, что, по всей вероятности, матери тяжело слышать разговор между отцом и сыном.

— Из учителей многие уходят? — спросила мать.

— Шесть человек. Есть еще выпускники этого года. Несколько человек уходят даже добровольно.

— Иди, сынок, иди попрощайся, — тихо сказал отец, — только скорей возвращайся.

Сын молча ушел с веранды, бесшумно закрыв за собой дверь. Воцарилась тяжелая тишина. Не слышны были, также, голоса ни невестки, ни внука.

Вдали, на лугах, временами слышен был грустный зов куропатки.

— Ты его специально отослала, — сказал Аветис.

Жена не ответила.

— Тебе нежелателен мой разговор с ним, — снова заговорил Аветис. — Но зря.

— Без отца дети рано взрослеют, — сосредоточенно ответила жена. — И без этого разговора он все понимает, какой смысл выворачивать его душу? — Помолчала, потом, потупив взгляд, продолжила: — Только Богу известно, что я пережила, ценой каких лишений я его вырастила. С адскими мучениями я его вырастила, дала образование. В школе он самый молодой учитель, но все его любят и уважают. И не только в школе, а в селе все, от мала до велика, о нем говорят с уважением. А если люди отзываются положительно о твоем ребенке, значит, они хорошо говорят и о тебе.

— Тем не менее, я бы хотел, по возможности, поговорить с ним.

— Но зачем?

— Потому, Сирануш, что ты тоже знаешь, что один отец для сына дороже, чем сто учителей и даже все село.

В уставших, раньше времени потухших, красивых глазах жены мелькнула еле заметная улыбка. Услышав свое имя, в ее памяти внезапно всплыл один момент из прошлой жизни, о котором она давно, очень давно забыла, или ей казалось, что она забыла. Муж произносил ее имя по-особому, не так, как все. В этом произношении было что-то сладкозвучное, незаметное для посторонних. И эта благозвучность в голосе мужа каждый раз, когда он произносил ее имя в те далекие дни молодости, заставляла ее сразу останавливаться, улыбаясь, долго смотреть на мужа, одновременно чувствуя, как от нежности и любви сердце в груди начинает стучать часто и безостановочно. Боже, как давно это было. И было ли?

Улыбка померкла, погасла в глазах жены. Подняв взгляд на мужа, она сказала невозмутимо:

— Легко стать отцом, трудно им остаться.

— Эх, Сирануш, Сирануш, — тяжело произнес Аветис, сдерживая глубокий вздох, идущий из глубины души, и его взгляд вновь устремился вдаль.

Там, в дрожащем от летнего зноя воздухе, ясно была видна скала Сарнатана. Чуть ниже — поле Бахчута, по краю поля, местами заходя в лес и выходя из него, дорога, карабкаясь по камням вверх, поднималась, вела к горе Кагнахач, в села, которые расположены по ту сторону горы — Арачадзор, Гарнакар, Шахмасур, Цмакаог, Ванк.

Весна только наступила, на склонах и вершинах гор снег еще не растаял, и мутные, талые воды, спускаясь вниз по ущельям и дорогам, идущим с гор, стремительно текли по сельским улицам, наполняя их веселым весенним журчанием.

Приятно в это время года стоять посреди села, во дворе кузницы, прислушиваться к журчанию воды, беседовать о прошлых и будущих днях.

В один из таких весенних дней со стороны Бахчута показались два всадника. Они напрвалялись в сторону села. Перед кузницей стояло несколько человек. Они внимательно посмотрели на дорогу, спускающуюся с гор, но всадников узнать не смогли.

— Вроде, не с наших мест, — наконец, заговорил кузнец Григор, ни на кого не глядя.

— Да, видно, это так, — подтвердил парикмахер Айказ, прищурившись, вглядываясь вдаль. Среди собравшихся Айказ был самым молодым, и в селе многие знали, что он небезразличен к прекрасной дочери кузнеца Григора. Скоро родители должны пойти в дом кузнеца на помолвку.

Хитрые, голубовато-зеленые, бегающие глаза Айказа выдавали себя, в последнее время он ни на шаг не отходил от Григора.

— Да, не с наших краев, — сказал Айказ, закуривая сигарету. Курили, беседуя и внимательно глядя на дорогу. К седлу лошади была привязана маленькая раздувальная форсунка и другие лудильные мелочи.

Кто-то засмеялся:

— Айказ, приготовь свадебные кастрюли, лудильщики едут. — Григор притворился, что шутки не услышал.

— Добрый день, — сказал, приближаясь, один из всадников, чернобровый, черноглазый молодой парень лет двадцати — двадцати двух. Другой, намного моложе него, молчал.

— День добрый, — ответил кузнец Григор, — смею спросить, из каких вы мест?

— По ту сторону реки Хаченагет, из села Бадара, — снова заговорил тот же парень, — бродим из села в село и лудим, что попадется из посуды.

— Правильно делаете, — поддержал Григор, одобрительно качая головой. — Любая работа, выполненная честно, достойна уважения.

Тем не менее, оставалось неясным одно: из деревень по ту сторону Хачена каждый год, обычно, приходил хромой Арсен. Как во всех больших и маленьких деревнях, он имел знакомых в Хндзахуте, и, каждый раз, являясь весной, он останавливался у кого-то дома. Выходя на лобное место села, начинал кричать: «Эээ-й-й, посуду лужу, посуду лужу…» Село к нему привыкло, как привыкают к возвращению ласточек.

— Но ведь по этому вашему делу Арсен приезжал, наверное, знаете? — снова заговорил Григор. — Как у нас говорят, он был у нас свой человек.

— Арсена больше нет — грустным голосом сказал старший. — В наших краях была эпидемия тифа, много людей ушло. В нашей деревне, например, бывало, в день, умирало по пять — шесть человек.

— Господи, упокой их души, — грустно произнес старый кузнец и снял шапку. Другие последовали его примеру.

— Очень трудные времена, — продолжил незнакомый парень. — В деревнях голод. Конечно, не было бы голода, так бы по селам не скитались.

Все сразу замолчали, то ли не хотели нарушать гнетущую тишину, то ли оттого, что просто так, сам себе, громко раздумывая, один из собравшихся, Апетнак, который до этого молча стоял в стороне, со вздохом сказал:

— Ээх, жизнь… жизнь, не зря говорят, что она, иногда, хуже смерти. Турок вне правил, но слово его правильное, — растягивая слова, заговорил кузнец Григор. — Он говорит: «Дуняда беш гюн вар, бешы да гара,